Коснуться твоих губ [=Похититель невест] - Джеки Д`Алессандро

— Понятно. И еще я хотел спросить у графа, узнал ли он, кто владелец вороного жеребца.

— Да вроде бы ничего такого он не говорил.

— Вот как? А может, у него самого есть такая лошадь?

Артур нахмурился и почесал в затылке.

— Черный жеребец? Нет, сэр. У лорда Уэсли нет такой лошади.

— Тогда, может быть, черный мерин?

— Нет, сэр. Единственная черная лошадь, которая есть у его милости, это кобыла по кличке Полночь.

Адам покачал головой. Виденная им лошадь определенно не была кобылой.

— Может быть, граф держит у себя жеребца, который принадлежит кому-то другому? Я говорю о коне, которого вы привели в конюшню с полчаса назад. Я видел собственными глазами.

Лицо у Артура прояснилось, и он усмехнулся:

— Граф не держит у себя чужих лошадей, скорее всего, вы имеете в виду Императора. Я выгуливал его. Но глаза подвели вас, мистер Стратон. Император не вороной, а темно-гнедой. Тут легко ошибиться. Особенно при солнечном свете.

— Да, пожалуй.

— Ну, тогда извините — у меня дел невпроворот.

Адам улыбнулся:

— Да, конечно. Всего хорошего, Тимстоун.

— И вам того же, сэр.

Адам, прищурившись, смотрел вслед удаляющемуся конюху. Хотя слова Тимстоуна звучали убедительно, он, без сомнения, лгал. Но зачем? Адам никак не мог принять гнедого коня за вороного, даже при солнечном свете.

И каким-то образом этот вороной жеребец, которого, судя по всему, у лорда Уэсли не было, исчез где-то между дверьми конюшни и денником. Ведь Адам все тщательно осмотрел. Разве что в конюшне есть потайной денник где-то за дверью.

Сердце у Адама забилось медленными тяжелыми ударами, когда он разложил по полочкам результаты своих наблюдений. Зачем Тимстоун солгал насчет лошади, если ему нечего было скрывать, например лошадь Похитителя Невест? Но если вороной жеребец действительно принадлежит Похитителю, трудно себе представить, что Артур и есть Похититель. Нет, Похититель гораздо моложе.

Тут он замер, потрясенный мелькнувшей в голове мыслью. А что, если сам граф Похититель Невест? Поначалу такое предположение показалось судье смехотворным. Но постепенно обрело смысл. Уэсли, без сомнения, обладает денежными средствами. Его имение обеспечивает ему уединенность. Он классный наездник. И конечно же, никто не заподозрит графа Уэсли в совершении преступлений.

Адам вспомнил, с какой готовностью граф предложил ему свою помощь в поисках злодея. Или это было притворство? Он вздохнул и попытался привести в порядок мысли. Неужели тот, кого он так долго искал, практически находится у него под носом? Неужели его розыски подходят к концу?

Адам скрипнул зубами. Черт побери, он всегда относился к Уэсли с симпатией. Но симпатия симпатией, а закон законом. Если подозрения его подтвердятся, он обязан отдать графа под суд. Он сжал кулаки при мысли о том, как будет страдать Маргарет, если ее брата повесят, не говоря уже о том, что ее имя будет запятнано. Но в этом случае он сможет ее утешить. Сможет…

Адам отогнал эту мысль, почувствовав отвращение к самому себе. Он никогда не станет злоупотреблять своим положением ради собственной выгоды. К тому же Маргарет возненавидит его за то, что он схватил ее брата. Но закон надо соблюдать. И теперь Адаму нужны только доказательства.

Он снова устремил взгляд на конюшню. Тимстоун стоял в дверях, наблюдая за ним, и Адам дружески помахал ему. Тимстоун помахал в ответ, и Адам направился к дороге, ведущей в деревню.

Необходимо еще раз побывать на графской конюшне, но когда там не будет Тимстоуна. Ночью. И поискать вороного.

Мысли его обратились к Саманте Бриггем. Знала ли она, что ее будущий муж преступник? Ведь он и ее похищал. Узнала ли она его?

Это обязательно надо выяснить. Дойдя до развилки, он повернул в сторону Бриггем-Мэнор.

Когда все собрались в столовой за завтраком, Саманте было не до еды. Мысль о том, что, возможно, она никогда больше не увидит родных, повергла ее в отчаяние.

Комок подступил к горлу, и жгучие слезы навернулись на глаза. Чтобы никто не заметил, она подняла чашку с чаем. Мать, сияя улыбкой, без умолку болтала о свадьбе. Порой она бывала невыносима, но Самми будет ужасно по ней скучать.

Она взглянула на отца, и на душе стало тепло. Он не всегда ее понимает, но очень любит. А терпения у него больше, чем у десятка мужчин, вместе взятых. Правда, иногда мать выводит его из себя. Ребенком Самми любила свернуться калачиком у него на коленях и слушать, как он читает ей книжку. Когда же она подросла, они с отцом сидели в гостиной на мягких диванах, с восторгом слушая пение Люсиль, Гермионы и Эмили на очередном импровизированном домашнем концерте.

При воспоминании о сестрах губы ее задрожали. Им так хорошо было вместе, так весело. Сколько раз они собирались, чтобы обсудить, каким образом помешать матери осуществить ту или иную немыслимую затею. Сестры пытались превратить Самми в лебедя, которым она никогда не станет, пылко защищая ее от насмешек других. Самми стало грустно при мысли, что она так и не дождется, когда у Люсиль родится ребенок, и никогда не узнает, племянник у нее или племянница.

Хьюберт о чем-то спросил мать, и Самми остановила на нем взгляд. Никогда она еще не испытывала такой боли. Господи, как же она оставит Хьюберта? Она любила его с тех самых пор, как он появился на свет, с восхищением следила, как он рос и развивался. Словно мать. Он станет настоящим ученым, быть может, прославится, но она этого не увидит.

Только с Хьюбертом она может проститься по-настоящему. Она не хотела делиться с братом своими планами, но уехать не простившись просто не может. Она все расскажет ему перед отъездом. Он уже доказал, что умеет хранить тайны, и она полностью доверяет ему.

Сразу после завтрака она отправится в Лондон и купит билет. Куда — Самми пока не знала. Это зависит от того, какие корабли отходят завтра. Но прежде чем направиться в Лондон, она заедет в Уэсли-Мэнор сообщить Эрику о своем решении.

При мысли об этом сердце ее болезненно сжалось.

Когда она вернется из Лондона, нужно будет собрать кое-какие вещи. Большая часть ее гардероба уже упакована — все думают, что для свадебного путешествия, но есть еще книги, дневники, памятные подарки, их она не может оставить.

Голос матери вывел ее из раздумья:

— Ты не согласна, Самми, милочка?

Самми посмотрела на ее сияющее лицо и попыталась улыбнуться, но у нее ничего не получилось. Губы задрожали, и крупная слеза упала в чашку с чаем.

В глазах Корделии появилась тревога.

— Боже мой, милочка, что случилось? Ах ты, Господи, это все нервы. — Она обняла дочь. — Не волнуйся, дорогая. Всем невестам не по себе накануне свадьбы. Но завтра… — Корделия испустила блаженный вздох, — у тебя начнется новая жизнь.